— Как душ?

Она вздыхает, вытирая полотенцем свои мокрые волосы.

— Нормально.

Мой взгляд пробегает по её влажному телу, и мой член дергается, когда я рассматриваю её. Она всегда вызывает во мне эмоции, но что-то в том, чтобы видеть её вот так, голой и раздетой донага, заставляет меня чувствовать себя пещерным человеком.

Я прочищаю горло.

— Проголодалась? Я могу заказать нам завтрак.

Она наклоняет голову и сбрасывает оба полотенца на пол, оставаясь полностью обнаженной. У меня пересыхает во рту.

— Ты ведешь себя странно, — говорит она, проскальзывая под одеяло.

— Потому что спрашиваю, хочешь ли ты что-нибудь поесть?

Она пожимает плечами.

— Я не знаю, это странно, разве нет? То, что мы не спорим? Я имею в виду, я определенно планировала нанести тебе серьезные телесные повреждения, когда приехала сюда. Я до сих пор не уверена на сто процентов, что не сделаю этого.

— Вау. Романтично, — я кладу руку на сердце.

— Ты хочешь, чтобы я был такой? — она наклоняет голову. — Романтичной?

Её вопрос ударяет меня в живот, и легкомысленная энергия в комнате испаряется в черную бездну, оставляя после себя что-то более тяжелое. Это такой воздух, который садится на плечи и давит, заставляя чувствовать себя изможденным от тяжести.

— Я не очень-то верю во всю эту «романтику», — я протягиваю руку, заправляя ее влажные волосы за ухо. — Но мне нравится, как ты заставляешь меня чувствовать себя.

Уголок её рта приподнимается.

— Даже когда я пытаюсь тебя убить?

Я смеюсь.

— Особенно тогда. Это дает мне повод выебать из тебя паршивку.

Колечко на её языке высовывается, когда она проводит им по верхней части нижней губы.

— Так что, это просто… секс?

Мой желудок вздрагивает от нервов, и всё побуждает меня сказать ей, что это никогда не будет просто сексом. Правда в том, что если я продолжу трахать её, это будет не для дела, не для того, чтобы получить информацию. Это будет потому, что я могу.

Потому что я хочу.

Потому что я не уверен, смогу ли я выдержать, находясь рядом с ней и не прикасаясь к ней.

Я беру ее маленькую руку в свою, кончиками пальцев провожу по её спине.

— Ты знаешь, что это не так.

— Разве? — произносит она.

Наклонившись, я целую её в челюсть и перемещаю ладони под ребра. Я чувствую, как она улыбается вовремя того, как дергается.

Мои пальцы проводят по её бокам, и она смеется.

Всего лишь на мгновение, но этот звук вызывает дрожь, тысяча вольт электричества зажигает меня изнутри.

— Сделай это ещё раз, — требую я.

Она поднимает бровь.

— Что сделать?

Я не отвечаю, вместо этого я впиваюсь пальцами в её торс, пытаясь выдавить звук из её рта. Она корчится от моей атаки, вскрикивает, пока её руки толкают меня, смех выливается из неё, когда она борется с моим захватом. Я ныряю вниз, осыпая её шею поцелуями, всё моё гребаное тело плывет от того, как ее хихиканье проносится по воздуху и оседает в центре моей груди.

Наконец, я отстраняюсь, и она успокаивается, ее глаза сверкают, когда она смотрит на меня с улыбкой на лице.

А я, черт возьми, в растерянности; дыхания в легких нет, голова кружится от высоты кружения.

Это снова та самая улыбка, её настоящая улыбка. Редкая и такая красивая.

Мои глаза жадно смотрят на неё, выжигают этот момент в памяти на случай, если я больше никогда не увижу её такой. Зная, что скоро у меня больше не будет такой возможности.

— Я и не знал, что у тебя есть веснушки, — говорю я.

Она морщит нос, проводя рукой по лицу.

— Да, макияж обычно скрывает их.

Я хватаю её за руку, убирая её от щек, мой живот подпрыгивает, когда я это делаю.

— Они тебе не нравятся?

— Они напоминают мне о моей матери.

Её голос монотонен.

— И это плохо?

— Смотреть в зеркало и видеть женщину, которая не могла смириться с тем, что я существую? Это не совсем похоже на солнечный свет и розы, нет.

Язык её тела меняется, руки напрягаются, когда она скрещивает их на груди. Она сворачивается калачиком. Прячет себя подальше.

— Ты всегда так делаешь?

— Фу, — жалуется она. — Если бы я знала, что ты собираешься задавать так много вопросов, я бы не согласилась остаться на ночь.

Я улыбаюсь.

— Я просто пытаюсь узнать тебя получше.

Она переворачивается на бок, упирается руками в подушку, лежащую под её лицом, её глаза оглядывают каждый сантиметр меня.

— Моя мама была… она просто не была создана для того, чтобы быть матерью, ну мне так кажется. Не моей, во всяком случае.

В груди горит, потому что я как никто её понимаю.

— Я самый младшая, понимаешь? Несса и Дороти, они обе были запланированы, но… не я. Я была ошибкой. Досадной случайностью, — она делает паузу, её глаза теряют фокус. — Когда я была маленькой и меня заставляли ходить на мессу каждое воскресенье, я слушала, как священник поэтично рассказывает о Боге, а я шла домой и лежала в кровати, думая, если мы все созданы по Его образу и подобию, почему моя мама не могла любить меня такой любовью, какую я так жаждала.

— Я думаю… — говорю я осторожно. — Единственная любовь, на которую ты можешь рассчитывать, это любовь к себе.

Она хмыкает, пожевав нижнюю губу.

— Да. Может быть. Я уже смирилась с этим, знаешь? Её уже давно нет. Мой отец попал в тюрьму, и она быстро ушла. Оставила Нессу воспитывать нас, хотя та сама была ещё ребенком.

Между нами повисает тишина.

— Моя мама на самом деле не умерла от рака.

Правда приятно слетает с языка, и я продолжаю, зная, что снова ставлю под угрозу свое прикрытие, но на самом деле мне наплевать. Она и так знает, что мои файлы фальшивые, и мне кажется дерьмовым не дать ей что-то настоящее, когда она только что дала что-то мне сама.

Она закатывает глаза.

— Да ладно, серьёзно?

Усмехаясь, я тянусь к ней и притягиваю её тело к себе, а затем ложусь на спину, мои руки прослеживают линии вверх и вниз по её позвоночнику, пока она лежит головой на моей груди.

Интересно, слышит ли она, как колотится мое сердце?

— Вообще-то, она была наркоманкой. Она никогда… — эмоции прокладывают себе путь в мое горло, и я сглатываю, заставляя себя произносить слова. — Её не было большую часть времени, а когда она была рядом, всё было не очень хорошо. Но были моменты.

Я вспоминаю, когда я видел её в последний раз. Какими ясными были её глаза, её лицо выглядело более живым, чем в последние годы. Я был уверен, что ей стало лучше.

— Как поэзия?

Когда она рисует круги на моей груди, от кончиков её пальцев по моей коже бегут мурашки.

— Как поэзия, — повторяю я. — Потом однажды она высадила нас у трейлера своей сестры и исчезла.

— Она не вернулась, — утверждает Эвелин.

Я качаю головой, рану в моей груди словно ковыряют, пока не начинает идти кровь.

— У моей мамы никогда не было моментов, — размышляет она. — Во всяком случае, не со мной. Я проводила бесчисленные часы, пытаясь понять, почему она так меня ненавидит, а потом однажды поняла, что мне всё равно.

Двигая руками по её бокам, пока мои пальцы не коснулись её подбородка, я поднимаю её лицо, чтобы она встретилась с моим взглядом.

— Я не знаю, как кто-то может тебя ненавидеть.

— Разве ты не ненавидишь меня?

Я качаю головой, мои легкие сильно сжимаются.

— Примерно так же, как ты ненавидишь меня.

Она поднимается и прижимается своими губами к моим, и на все утро я потерян.

27. ЭВЕЛИН

Я смотрю в лицо отца, пытаясь понять, о чем он думает, и ничего не могу понять.

В моей голове проносится тысяча разных мыслей. В основном о том, что сегодня у меня был близкий контакт с Брейденом. Я знала, что было глупо оставаться в его комнате, и когда Зик пришел и постучал в его дверь днем, я убежала и спряталась в ванной, как ребенок, которого поймали за кражей конфет.