Не успеваю я моргнуть, как он уже выходит за дверь, унося с собой моё сердце.

34. НИКОЛАС

Вина. Чувство стыда или сожаления за свои проступки.

Я никогда не задумывался над этим словом, но чувство вины, которое я испытываю за каждую вещь, связанную с Эвелин, — это торнадо, быстрое и сильное, разрушающее всё, к чему оно прикасается. А потом оно затихает, потому что я знаю, без сомнения, если бы я вернулся назад и получил шанс сделать всё заново, я бы ничего не изменил.

Не знать её, не существовать в её мире — это гораздо большая трагедия, чем играть в нем хоть какую-то роль.

Она любит меня.

Она любит меня.

Но она не знает, кто я такой, и я не сомневаюсь, что когда она узнает правду, для нас всё будет кончено.

И, блядь, это пиздец как больно.

Я поставил звонок Зика на беззвучный, использовав его только как предлог, чтобы уйти, прежде чем я сделаю какую-нибудь глупость, например, сорву своё прикрытие и буду умолять её о понимании, или полностью солгу и скажу, что вообще ничего не чувствую. Всё внимание было сфокусировано на мне, а мне не нравится в центре внимания, поэтому я сбежал.

Небо пасмурное и серое, в воздухе пахнет первым предстоящим снегом, мертвые листья хрустят под ногами, когда я на скорости иду по дорожке из желтого кирпича. Я смотрю на свой телефон и отправляю быстрое сообщение Зику, сообщая ему, что я занят, поэтому я не замечаю человека, стоящего передо мной, прежде чем столкнуться с ним.

Мое тело дергается, телефон вылетает у меня из рук, экран трескается при падении на землю.

— Твою мать, — я наклоняюсь, чтобы поднять его. Когда я встаю, я сталкиваюсь лицом к лицу с Дороти.

Она поджимает губы.

— Значит, ты знаешь.

Это не вопрос, и я морщу лоб, пытаясь понять, о чем, чёрт возьми, она говорит. Знаю что?

Она скрещивает руки, её ногти постукивают по внутренней стороне локтя.

— Как обычно. Я всегда последняя, кто что-то узнает.

— О чём? — я смахиваю осколки стекла с экрана. Она указывает рукой на коттедж.

— О теплице.

Мои руки приостанавливаются там, где я безуспешно пытался починить свой телефон.

— О, — осторожно говорю я, мой желудок скручивается. Теплица? — Точно. То есть ты не знала об этом до сих пор?

Она насмехается.

— Ты же знаешь, что это в духе Эви — не посвящать меня в дела. Они с Нессой постоянно оставляли меня в стороне, и она ненавидит, что наш папа не делает того же.

Моё сердце учащается, кусочки головоломки встают на место, создавая картину, о существовании которой я даже не подозревал.

— Ну, — я облизываю губы, оглядываясь назад. — Похоже, теперь ты, хотя бы, в курсе.

— Да, — она вздыхает. — Но это как-то отстойно, разве нет? Я имею в виду, кто хочет изучать про растениях?

Мой желудок опускается, её слова повторяются в моей голове, как мантра.

— Что именно ты изучаешь?

— Как делать продукт Эви, очевидно же.

В ушах звенит, а во рту пересохло.

Она наклоняет голову, глаза сужаются, и я пытаюсь выпрямиться, но не думаю, что мне это удается.

— Знаешь, — продолжает она. — Я не хотела тебя задерживать. Отпущу тебя. Просто… забудь, что я что-то сказала, хорошо?

Она торопливо обходит меня, и я пропускаю её вперед, моё сердце бьется о ребра.

Шок струится по моим конечностям, как лёд.

Эвелин — поставщик.

Твою мать.

Я кручусь на месте, мое тело дрожит, когда я спешу к своей машине, проскальзываю на сиденье и оцепенело покидаю поместье. Я не обращаю внимания на окружающую обстановку и не знаю, помахал ли мне на прощание охранник у ворот. Всё, что я знаю, это то, что через три часа я должен встретиться с Сетом в мотеле для нашей еженедельной сверки, и сейчас мне действительно есть что ему сказать.

Что-то важное.

Потому что на этот раз я нашел нашего парня. Но я не ожидал, что это будет она.

Мой разум работает на автопилоте, пока я еду по Кинлэнд Хайтс и заезжаю на заднюю площадку мотеля. Я паркуюсь, но не выхожу. Вместо этого я сижу в машине, наблюдая, как цифры на приборной панели щелкают одна за другой, пока солнце не опускается за горизонт и на его место не всходит луна.

Мысль о том, чтобы сдать Эвелин, заставляет желчь подниматься к горлу, а чувство тошнота такое, словно меня швырнули в море. Я выдыхаю, опираясь локтями на руль и протирая глаза.

Что, черт возьми, я должен делать?

Откинувшись на спинку сиденья, я напоминаю себе о всех причинах, по которым я стал агентом УБН. Чтобы сажать преступников, таких как она, за решетку. Это было моей целью с тех пор, как я стал достаточно взрослым, чтобы понять, что наркотики и люди, которые выпускают их на улицы, стоили мне детства.

Моей семьи. Моей невинности.

Это всё, что я когда-либо знал, и хотя чувства, которые я испытываю к ней, настолько сильны, что заглушают всё вокруг… они всё ещё новые. И моя ненависть к тому, за что она выступает, так же сильна. Разве нет?

Моя рука летит к груди от пульсирующей боли, распространяясь наружу, как плющ, и обвивая каждую частичку меня, пока я не чувствую, что прогнусь под её тяжестью. Я не хочу этого делать, но я также не знаю, смогу ли я когда-нибудь снова посмотреть ей в глаза и не увидеть все травмы из моего прошлого.

Оба варианта болезненны, они сжимают меня с обеих сторон и разрывают, пока я не раскалываюсь на две части; на зазубренные куски, которые никогда больше не соединятся вместе.

Эмоции забивают моё горло, слёзы жгут глаза. Я выдыхаю, мои щеки раздуваются, когда я пытаюсь стряхнуть печаль.

В глубине души я знаю, что это то, что я должен сделать.

Поэтому я выключаю машину, открываю дверь и иду в номер мотеля, чтобы увидеть Сета.

Так, как я всегда делал.

35. ЭВЕЛИН

Я стояла в коттедже около двух минут, глядя на то место, где был Брейден, прежде чем он выбежал. А потом я сорвалась с места и побежала за ним, готовая потребовать, чтобы он посмотрел мне в лицо и рассказал о своих чувствах. Потому что он не имеет права так поступать. Он не имеет права заставлять меня чувствовать так сильно, а потом просто уходить, как будто Зик важнее меня.

Выходя из парадной двери, я сталкиваюсь с Дороти. Она что-то говорит, но если я заговорю с ней, то убью её, и я хочу, чтобы это было больно, поэтому я отпихиваю её в сторону и пробегаю мимо, надеясь, что ещё не слишком поздно, чтобы поймать Брейдена.

Когда я возвращаюсь в поместье, я вижу его в машине, готовящегося к отъезду. У меня защемило в груди, потому что если он разговаривал с Зиком, то зачем ему уезжать? Поэтому я прыгаю в свой Range Rover и следую за ним, потому что я собираюсь заставить его встретиться со мной лицом к лицу, хочет он этого или нет.

Он едет по соседним улицам, пока мы не попадаем в центр города, затем едет дальше, и в конце концов я понимаю, что он направляется в сторону Кинлэнд Хайтс.

Неужели он живет здесь?

Когда он заезжает в мотель, я объезжаю его с другой стороны, паркуюсь достаточно далеко, чтобы он не увидел. Меня передергивает от того, что я не знаю, зачем он здесь, но я не хочу торопиться и требовать ответов. Я просто хочу посидеть и посмотреть, что, черт возьми, он сделает.

Оказывается, он ничего не делает.

Он сидит. И сидит. И сидит.

Чем дольше он сидит, тем больше беспокойства поднимается в моей груди, потому что нет никакой веской причины, почему кто-то должен находиться в самой опасной части Кинлэнда и вести себя как тень.