Рука Дороти подбегает к её горлу.

— Господи, Эви. Тебя нужно поместить в больницу.

— Сними эти туфли! — кричит Эвелин, её лицо покрыто пятнами, а по щекам текут слезы. — Как, блять, ты смеешь носить их здесь.

Мой взгляд падает на ноги Дороти, где ярко-красные, сверкающие каблуки_{(персонаж Дороти всегда носила ярко-красные туфли)} блестят в лунном свете.

Дороти насмехается.

— Ты всегда так драматизируешь. Не думаю, что они тебе подойдут.

Голова Эвелин дергается, и она поворачивается ко мне, её взгляд дикий.

— У тебя есть при себе пистолет?

Да, но мне крайне неловко говорить ей об этом прямо сейчас. Она замечает мою нерешительность.

— Могу я взглянуть на него? — мило спрашивает она.

Отступив от неё, я качаю головой.

— Я позволю тебе делать с ним всё, что захочешь, когда мы уйдем.

Дороти громко вздыхает, вытирая пыль с передней части платья, затем снимает туфли и берет их в руки.

— Ладно, ты так сильно хочешь их? Они твои.

Она протягивает их, и Эвелин делает шаг вперед, протягивая руку, чтобы взять туфли. Затем Дороти бросает их через борт лодки. Я едва слышу, как они плюхаются в воду.

— Нет! — кричит Эвелин, бросаясь всем телом на перила. Как только её глаза попадают в воду, она замирает, а я за ней, обхватываю её за талию и притягиваю к себе, её тело дрожит, когда я опускаю нас на пол палубы.

— Может быть, если ты нырнешь за ними, они доведут тебя домой к ней, — говорит Дороти.

Мои глаза сужаются, когда я поднимаю голову.

— Дороти, заткнись на хрен, пока я сам тебя не пристрелил.

Она смеется.

— Боже, представь, что я хотела переспать с тобой. Какой ужас.

Её шаги громкие даже без каблуков, когда она подходит ближе, и она приседает перед нами.

— Но я открою тебе один секрет, Эви.

Эвелин смотрит вверх, тушь стекает по её лицу, губы опухшие и красные. Я никогда не видел, чтобы она выглядела такой побежденной, и моя грудь трещит от этого зрелища. Всё не так, как должно быть. Она не такая, какой должна быть.

— Я не хотела её убивать, — шепчет Дороти. — Но я счастлива, что сделала это.

Она встает и уходит, а моя хватка крепнет до синяков на талии Эвелин, я так хочу отпустить её, но знаю, что если она причинит вред своей сестре здесь, на глазах у всех этих людей, даже я не смогу её спасти.

31. НИКОЛАС

Мы уходим до окончания аукциона, и я не жду никого, чтобы сказать, что мы ушли. Мои внутренности сходят с ума, мозг пытается вставить новые кусочки головоломки в нужные места. Дороти убила Ванессу Уэстерли, а я должен был удерживать Эвелин от убийства Дороти.

Она не сопротивляется, когда я несу её с задней палубы лодки, и как только мы оказываемся на твердой земле, её тело расслабляется, изнурительный страх, который она носила в себе, стирается, как воспоминания, нарисованные на песке.

— Я всё равно убью её, — спокойно заявляет она.

Я усмехаюсь, усаживая её на пассажирское сиденье своей машины и протягивая руку вперед, чтобы пристегнуть её.

— Я знаю.

Это не беспокоит меня так, как, возможно, должно было бы.

У Эвелин есть годы ран, которые не были залечены, просто перевязаны сарказмом и печалью, образуя изуродованные рубцы, из которых всё ещё сочится, когда в них тычут.

И, возможно, моя мораль притупилась, когда дело касается её. Потому что пока она в безопасности, мне трудно беспокоиться о том, что происходит с кем-то ещё. Я наклоняюсь и прижимаюсь мягким поцелуем к её лбу, вдыхая её земляной, цветочный аромат.

— Отвези меня домой, — шепчет она.

Я киваю, посылаю сообщение Зику, чтобы он забрал мои вещи из гостиничного номера, а затем отвожу нас обратно в Кинлэнд. По дороге мы не разговариваем, и я позволяю нам сидеть в тишине, потому что иногда слова не могут помочь. В течение двух часов я держу её за руку и не отпускаю, мой большой палец методично потирает костяшки её пальцев, и только когда мы въезжаем в ворота поместья Уэстерли, я ослабляю хватку.

Я не уверен, как обращаться с этой её частью. Этой ранимой, грустной девушкой, которая скучает по сестре и ненавидит людей, забравших её.

Она не смотрит на меня, когда выходит из машины и поднимается по ступенькам к большим двойным дубовым дверям. Я следую за ней, не зная, хочет ли она, чтобы я остался или ушёл.

— Эвелин.

Она останавливается, поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Её волосы взъерошены, вьющиеся пряди беспорядочно падают на лицо.

Тушь стекает по её щекам, черные слезы отражают пятна на её душе.

И несмотря на всё это, она остается самой потрясающей из всех, кого я когда-либо видел.

— Ты хочешь, чтобы я ушёл? — я поднимаюсь по лестнице, пока не оказываюсь перед ней.

Она вздыхает, проводит тыльной стороной ладони по губам, размазывая красную помаду.

— Я не хочу, чтобы ты уходил.

Я ввожу пальцы в корни ее волос и большим пальцем наклоняю её подбородок вверх, мой живот подпрыгивает, когда я впитываю её взгляд.

— Какая же ты, черт возьми, прекрасная.

И в мгновение ока оказывается на мне, её рот встречает мой. Я прижимаюсь к ней, хватаю за талию и беру всё, что она может дать.

Она ошеломляет. Опустошает.

Она разрушит мою гребаную жизнь.

Отстранившись, она вслепую тянется назад, чтобы открыть дверь, втягивая меня за собой. Мои руки дикие, я не могу перестать прикасаться к её коже ни на секунду, все собственнические чувства из прошлого — когда я видел, как другой мужчина думал, что может обладать ею — возвращаются.

Мы входим через фойе, особняк пуст и темен, если не считать блеска от незажженной люстры, висящей высоко над нашими головами. В центре комнаты стоит большой круглый стол, зажатый между разделенными лестничными пролетами, и я бросаю её на него, не заботясь о том, что ваза с цветами падает с края и разбивается об пол.

Я провожу зубами по её челюсти, мои губы уже распухли и покрылись синяками от её нападения, но мне всё равно. Я хочу, чтобы она заклеймила каждую частичку меня. Моя рука проходит по её горлу, и я прижимаюсь своим ртом к её.

— Скажи мне, что ты моя, — требую я, прижимаясь к её губам.

Ее рука поднимается к моему лицу, царапая щетину, пока она смотрит мне в глаза.

— Я твоя.

Мои пальцы захватывают переднюю часть ее платья и тянут до тех пор, пока оно не рвется, выставляя её идеальную грудь на всеобщее обозрение. Я опускаюсь ниже и беру сосок в рот, чувствуя, как он напрягается под моим языком.

Она стонет, и я сосу сильнее, прежде чем отпустить его, когда её пальцы хватают меня за волосы и притягивают обратно к её рту.

Мы уже трахались бесчисленное количество раз. Я брал её в любой позе, наполнял её своим членом тысячей разных способов.

Но сейчас всё это меркнет по сравнению с тем, что я чувствую, целуя её.

Это всепоглощающее чувство, как будто она прорвалась сквозь мою грудную клетку и поместила своё сердце туда, заставляя его биться.

Я двигаюсь вниз по её телу, прижимаясь губами к каждому сантиметру кожи, который могу найти, а затем опускаюсь на колени, двигая зеленую ткань вверх по её ногам, пока она не собирается вокруг её бедер.

На ней нет нижнего белья, и мой член пульсирует, когда её мокрая киска оказывается перед моим лицом, нуждающаяся и требовательная, умоляющая меня поглотить её целиком. Я не теряю времени и погружаюсь между её бедер. Я смотрю на неё сверху, вылизывая её, её вкус окутывает мой язык и заставляет желание разрываться во мне.

— Вот так, малыш, — стонет она, опираясь на локти и прижимаясь своей киской к моему лицу. — Лижи мой клитор.

Она сильно кончает, сжимаясь вокруг меня, когда она вскрикивает, её тело рушится на стол. А затем я встаю, погружаясь в её рот, чтобы она могла почувствовать вкус себя на мне, как я знаю, она любит делать. Она стонет, когда мы целуемся, и её руки блуждают по моей рубашке, пока она не хватает мой ремень и неуклюже расстегивает брюки. Её ступни поднимаются вверх, упираясь в пояс, и она толкает его вниз пальцами ног, пока мой член не вырывается на свободу, головка почти фиолетовая от того, как я чертовски тверд для неё.